Всё началось с «Лiтературной Украiны». Обычно так и выходит: приезжаешь на «ридну неньку» и просматриваешь газету украинских писателей, всё-таки коллеги, да и вообще, как ни крути, а выразители народных чаяний и упований. И вот уж сколько зарекались: читать не станем и писать не будем. А потому что ненависть. И такая какая-то оголтелая, беспардонная... Прочтёшь одну передовицу, другую и даже как-то физически ядом от них напитаешься. И ходишь потом – с горечью внутри... И уже хоть привыкли, но как-то это бывает всё равно больно – как кнутом. От ожога, от удивления – ахнешь, со своими поделиться захочется. Так и появлялись статьи. В общем, в этот раз, чтоб отпускных, считанных денёчков не портить, решили «Лiтературну Украiну» не читать! Но тут номер украинской писательской газеты принесли родственники: «Гляньте обязательно! Тут ваш русский писатель что-то невозможное о России и русских пишет!..»

Поглядели, и правда! Одна ненависть – в унисон с другой. Вздыбившаяся грязная волна смыла нежелание писать, хотя в этот раз не о газете украинских писателей пойдёт речь, но именно публикация на её страницах послужила отправной точкой.

Статью «Москальска душа» опубликовал в «Лiт.Украiне» (22.10.09 г.) Василь Шкляр. Собственно говоря, его перу принадлежит лишь преамбула о том, как прошлым летом он был приглашен в Коктебель на литературный фестиваль «Куриный бог». Пригласил В. Шкляра небезызвестный Виктор Ерофеев, который и проводит эту ежегодную тусовку. Василь Шкляр без затей, а даже с радостью, поведал украинской общественности – с кем и где ему выпало общаться.

«– Когда же он начнётся, этот твой «Куриный бог»?

– А вот он уже и начался, – засмеялся Ерофеев. – Это, собственно, фестиваль гуляк. Пьём, гуляем, ведём беседы про литературу и ближе узнаём друг друга.

«Гм... – подумал я. – Кучеряво живут эти москали»...»

После недели безделья Василь Шкляр решил перевести роман Виктора Ерофеева «Энциклопедия русской души». Главки, выбранные из объемного текста, очевидно, по принципу – мерзейшее из мерзкого – и призванные продемонстрировать убеждения В.Ерофеева, и составили публикацию «Москальской души». Так что напрасно ныне Ерофеев заявляет, что книга издана десять лет назад, и он вообще не понимает, почему история с этой книгой всплыла сейчас. Но вот мы сами воочию убедились в том, что книга «Энциклопедия русской души» продолжает активно работать на ниве русофобии, несмотря на то, что прошло десять лет. Значит, десять лет – это не смягчающее, а отягчающее обстоятельство. Кстати, характерная деталь касательно публикации в украинской газете. Материал сопровождён фотографией, на которой между Ерофеевым и Шкляром – их «переводчица Ирина». И хотя В. Шкляр самолично перевёл тексты Ерофеева, однако ж, оба посчитали необходимым посадить в кадр эту невыразительную тетеньку, и это тоже знак. Не братские мы уже народы (зачем братьям переводчики?), а разные...

И вот поскольку всё прямо заставляло заниматься этой темой, то и пришлось купить изданную в 2005 году дополнительным тиражом в издательстве «АСТ» книгу В. Ерофеева «Энциклопедия русской души».

Из Интернета узнали об открытом письме профессоров и преподавателей МГУ им. Ломоносова. Филологи сочли книгу экстремистской и русофобской: «Считаем, что сочинение В. Ерофеева возбуждает межнациональную рознь и русофобию, активно способствует распространению негативного отношения к русским среди других народов (Прим. авт.: статья в «Лiт. Украiне» прямо подтверждает это.), а также нивелирует духовные и материальные ценности нашей культуры, разрушает великий русский язык, оскорбляет общественную нравственность и мораль. Совершенно очевидно, что книга носит ярко выраженный экстремистский характер... и должна быть изъята из обращения, а автор должен ответить перед законом в соответствии с Конституцией Российской Федерации».

В ноябре подоспело интервью В. Ерофеева в «Литературной газете» (11-17 ноября 2009 г.), озаглавленное красноречиво: «Я не русофоб!» Ерофеев считает, что филологи ошиблись, что «перепутаны позиции автора и персонажа». Он заявляет: «В моей книге описаны похождения русского интеллигента, который сходит с ума и начинает поносить и власть, и наш народ, и Запад, и Восток...»

Конечно, это лукавство и желание отмежеваться от написанного. В издательской аннотации прямо на обложке книги содержание романа излагается так: «Недавнее прошлое и настоящее – под острым углом и злым пером человека, который снова и снова пытается осмыслить перемены, постигшие нашу страну в последние двадцать лет...» Ну если «осмыслить», то какое же сумасшествие? А уж издатели-то, наверно, прочли книгу внимательно и до конца. В этом им можно доверять.

Конечно, мысль о душевной поврежденности посещает читающего уже после первого десятка страниц. Но вот именно тут не надо «путать позиции автора и его персонажа». Поэтому и университетские филологи обратились прямо к Ерофееву, «человеку со злым пером» (см. аннотацию). Зачем крутить, уподобляясь писателю-постмодернисту? Никакой дистанции между позицией автора и позицией персонажа – не наблюдается. Например, «Я» считает, что «русские – дети пытки» или «Стаханов – это такое животное. Вроде свиньи», а автор – иначе. Но только автор никак не заявляет свою позицию и не оценивает высказанное. Что остаётся читателю? Написано прямо – прямо и принимаем.

Зато интервью в «Литературной газете» представляет собой испуганное вилянье литератора в жалких попытках сохранить лицо и в то же время оправдаться. Ерофеев хочет крутиться и выкручиваться.

«...Я-то как раз русский на 100%. У меня и мама, и папа, и бабушки-дедушки русские... папа мой был крупным дипломатом, всю жизнь боролся за достоинство Советского Союза и России на международной арене, мама тоже была дипломатом и переводчиком. Мой прадедушка – Попов – изобрел радио. Менделеев тоже родней приходится. А через него, получается, что и Александр Блок...»

Что ж? Есть справедливая русская поговорка как раз на этот случай: «В семье не без урода», но тут имеется загвоздка: «...когда я вступился за своего брата, Андрея Владимировича, которого обвиняли в том же самом (курс. авт.) за организацию выставки «Запретное искусство», обо мне снова вспомнили, и вновь посыпались обвинения в мой адрес...»

Поскольку и брата Ерофеева туда же тянет – в скверну, в дерьмецо, поневоле задумаешься: а всё ли в порядке было в этой достойной семье, и была ли она такой достойной внутри, какой выглядела снаружи, когда таких братьёв воспитала.

По этому поводу хочется привести слова современного философа, сказанные им в адрес другого «наглого недоучки», но ухватывающие самую суть явления. Итак, цитата: «Могут заметить, что и у Соловьева было «всё нормально» в смысле происхождения. Но последнее ещё не гарантирует русского духа, о «полном отсутствии» которого у Соловьева писал В.В. Розанов. Здесь мы имеем наглядный пример того, что дух не передается «с генами», как бы автоматически. Духовность человека тесно связана с его личным самоопределением; дух нельзя просто «получить», его надо свободно и сознательно принять...» (Добавим, что книга этого философа возникла в нашей жизни тоже именно в этот момент времени, и благодаря ей разговор о Ерофееве вышел на иной уровень, но об этом ниже).

Особо прелестен в интервью следующий эпизод: «Настоящий писатель, если он действительно верен слову, обязан выразить то, что ему надиктовывается. Мне в этом вопросе близка позиция Гоголя, который утверждал в письме Жуковскому, что ненаписанные произведения – это небесные гости, которые должны посетить его...» Остается только догадываться, из каких «небес» слетают к Ерофееву его пропитанные нечистотами гости.

В свете того, что знакомство с книгой Ерофеева началось для нас с «Лiт. Украiны», заинтересовало нас следующее: «...проживающий в Германии украинец Андрей Жолдак, которого принято считать «гражданином мира», только что привез в Санкт-Петербург спектакль по моему рассказу «Жизнь с идиотом». Находясь под впечатлением от конфликта вокруг «Энциклопедии русской души», он прочел эту книгу и, позвонив мне, сообщил: «После этой книги я еще больше стал любить русских». Польстить он мне хотел или поддержать? Не думаю, с чего бы это?! Просто у него вот такое личное восприятие...»

Наверно, так же ку-клус-клановцы любят черных. Да! Трудно любить в славе, в величии, в мощи. Нужно облить грязью, затоптать, опустить ниже себя и тогда, поплевывая сверху, «любить». Видимо, это вывелась особая порода людей, для которых самые естественные человеческие чувства – любовь к Родине и ближним – абсолютно, запредельно неподъёмны.

Но откроем наконец саму книгу, вызвавшую столько шума, и попробуем почитать то, что там написано. А написано там немало и по самым существенным для нас, русских, вопросам. Вообще же весь роман – это ворох более или менее связанных между собой главок. Его герой – «знаменитость второго сорта», писатель, осчастлививший нашу страну тем, что не выехал на Запад. Писателю этому высокопоставленными силовиками предлагается некая туманная «идейная» деятельность, при всём стёбе и самоиронии, подчеркивающая избранничество и даже мессианство автора-героя. Неслучайно завершает роман глава «Новый... Бог».

«Главным событием ХХI века будет рождение нового, планетарного Бога... Мы разговорились с Серым о новом Боге. Не о русском Боге, потому что локальные религии уйдут, а вообще... Мы толкали камень в четыре руки, кряхтели, мокрые и весёлые. Новая метафизическая активность России вошла в нас, взбурлила и обогнала другие народы... Там, на склоне с видом на Москву, мы поставили первый камень неведомому Богу...»

Вот вам и шуточки! А замах-то – на «Третий Завет». И это он, Ерофеев, вкупе с Серым, водружает нам камень, чтобы и мы поклонились его постмодернистскому божеству. Но игра – это главная ценность постмодернистской эпохи, и никакого камня под ногами этих мировых игрунов нет и не может быть. Потому что именно «неведомого Бога» проповедовал апостол Павел, и этот Бог – Христос. Но кто «неведомый бог» Ерофеева – можно только догадываться. В главке «Соборность», например, устами Серого высказана следующая сентенция: «Боженьку надо менять... Христу пора на пенсию...»

Кстати, Серый – это персонаж, как бы соединивший в себе разные черты. И как раз это – литературный приём, можно предположить, что Серый, собственно говоря, это есть отчасти образ России, разумеется, такой, каким его видит Ерофеев. Автор-герой постоянно выясняет с ним отношения: то убивает Серого, то сам находится в его власти, то документирует патологические истории с участием Серого, то ощущает его внутри себя, то камень водружает сообща... «Мой контакт с Серым – единственная возможность выйти за порочный круг. Это не обобщенный образ, да и вообще не образ. Это видение моей жизни. Не будь Серого, я бы думал, что Россия – конченая страна, а теперь я так не думаю...»

Этот Серый берёт в руки «калашников» и заявляет: «люблю убивать... насиловать...бить ногами...» Серый ездит на «шестисотом», он же «угоняет самолет в Стамбул». О себе Серый говорит, что он – «всегда на распутье», из книг – «уважает Есенина», ведет разговоры «про баб» (и отдельно – русских девушек) и про евреев. К тому же Серый отсидел за убийство 10 лет и, имея сестру-парикмахершу, когда напивался – приставал к ней.

«Беседуя о Святом Духе, мы удалились с Серым в окоп.

– Что же ты не посмотришь мне в глаза? – спросил Серый.

Я глянул. Алмазы. Золото. Красота. В середине солнца лицо Серого. Ветер. Снег. Тепло, как в бане. Нестерпимо. Не могу смотреть» (главка «Ваше боголюбие»).

А вот еще: «Его жизнь была ежедневной борьбой с врагом спасения... тысячедневные и тысяченощные моления на камнях были орудиями, которыми он одерживал победу... Серый смирял себя, не находя возможности жить без внешней муки.

– Ну зачем ты носишь на спине тяжелый рюкзак, набитый песком и каменьями?

– Томлю томящего меня...»

И еще: «Изувеченный Серый... Согбенный Серый – после того, как избит почти до смерти хулиганами, напавшими на него в пустынной келье:

– Дай денег!

Денег у него не было и в заводе. От хулиганов он не защищался, хотя по необыкновенной силе своей мог бы и врезать...»

Узнаваемо, правда? И исковерканный стиль записок Мотовилова – «служки батюшки Серафима», и детали из жития преподобного Серафима Саровского. С запредельной скверной соединены эти дорогие верующим детали – в образе Серого! Такое впечатление, что Ерофеев действительно съехал с каких-то нравственных опор, и в своём кощунстве ему даже не приходится ничего переступать внутри себя.

И всё это происходит в нашем Русском Доме – нагло, прилюдно!..

Вот, например, как Виктор Ерофеев разворачивает в своей «Энциклопедии...» тему страданий. По его словам, русские испытывают «...готовность к страданию... готовность к унижениям. К мученической смерти...»

Рассматривая дореволюционные фотографии, герой Ерофеева (как следует из вышесказанного – alter ego автора) приходит к выводу: «...будущее страдание присутствует в соотечественниках объективно, кем бы они ни были, независимо от злобы, любви и воззрений, независимо от меня... в лучших русских сострадательных портретах, как у Крамского, есть любование несчастьем... Быть русским – значит быть мишенью...»

Даже у Ерофеева ощущается какая-то заворожённость взгляда на эту сложнейшую проблему. Кажется, вот-вот и будут высказаны сущностные интуиции, мысли. Нет. Автор не удерживается от осуждения своего народа. Сама идея жертвенности, выше которой, собственно говоря, и нет ничего, глубоко отвратительна Ерофееву. Как-то физиологически даже, до дрожи. То ли она сильно тревожит его совесть, горячо проникая в самое нутро, то ли глубина ее невоспринимаема обмельчавшей душой (в поллитровую банку три литра не нальешь), и потому так невыносима в других, кому – органична, почти без усилий, подразумевается и больше того – радостна.

«Жертвенность жертв – тоже функция в мире, где мы освобождены от других обязательств, которые, на худой конец, исполняем халтурно, поспешно, попутно. Бывают редкие периоды, когда русские забывают о своем страдательном залоге и начинают подражать прочим народам в их созидательном начале, что-то строить, к чему-то стремиться...»

Жертва, по Ерофееву, не является созиданием. Такое простенькое, развязное, можно сказать, отвержение всего православного менталитета, краеугольным камнем которого является ЖЕРТВА. Короче, скорее надо выпутаться из всей нашей религии, культуры, нравственности и взяться наконец «подражать прочим народам» (жаль, не указаны конкретно народы. И взялись бы подражать, чтоб утешить Ерофеева, да рецепты расплывчаты).

«Россия – это вид страны, которая производит людское несчастье...»

Что удивляет в суждениях Ерофеева? Какой-то подростковый примитив. Всё-таки писателю свойственно стремиться к правде, а значит, показывать сложность явления. Ведь в жизни всё происходит одновременно – и счастье, и несчастье, и трагедия, и фарс... И коль несча-
стье, а ты – человек, то тебе самому больно... А здесь бесконечный повтор одного и того же: «Сделайте мне хорошо! Так хорошо, как Я это понимаю!»

Нет, г. Ерофеев, мы вам этого не должны, не нанимались и не родились с этой жизненной задачей, ни народ наш, ни Отечество. Скажем больше: и Бог вам этого не должен. Мир устроен не для того, чтобы угодить вам или, например, Чаадаеву, которого, разумеется, вы именуете «славным деятелем». А вот в обществе ХIХ века его как дворянина не могли позволить себе заподозрить в ненависти к Родине (это уж за всякой нравственной чертой), именно как дворянина нельзя было счесть его подлецом, лучше считать повредившемся в уме. Человечней. Можно к нему как к больному и сострадательную жалость сохранить. Хотя оставаться при этом на стороне Пушкина и делить взгляды на Отечество, народ и на русское предназначение с солнечным гением, а не с бледным выкормышем из подвалов себялюбия.

Но – опасно играть со словами. И то, что делает Ерофеев, это распространение инфекции. Заразной. Особенно для ослабленных постперестроечной массовой культурой и реформированным образованием молодых голов. Он довольно искусен в своём ремесле. Он хитёр. Он ловок, как настоящий бес. С ним трудно и неприятно иметь дело. Его слово – перевёртыш, способ его жизни – постомодернистская игра. Он отнекивается от собственных утверждений и выворачивает их наизнанку.

Однажды в общежитии Литинститута в нашу комнату вбежала сокурсница, только что побывавшая на встрече с одним из метаметафористов. Глаза ее лихорадочно блуждали, руки тряслись. «Дайте, дайте мне томик Тютчева!» Только прочитав несколько стихотворений классика, девушка пришла в себя от прихотливой образности и успокоилась. Но ведь стихотворец тот – дитя по сравнению с сегодняшними хищниками. А потому, читая – для выяснения ситуации – Ерофеева, надо иметь под рукой сильнодействующее противоядие.

Такой книгой, таким подарком стал том Николая Петровича Ильина, современного философа из Петербурга «Трагедия русской философии». И как-то так получилось, что на всю эту ерофеевскую, тяжелую для русской души инвективу Ильин ответил самой своей книгой, самим радостным и ставшим столь важным для нас своим присутствием в мире. Ерофеевскому примитиву противостала Ильинская глубина. Бессмысленности – смысл. Сухости и поверхностности – полнота и живительная любовь. Прочтешь у Ерофеева о никчемности жертвы и страдания, о неспособности русских ни на что, кроме несчастья, а потом у Ильина, опирающегося на предшественников-философов в определении «живого и мертвого в русской философии», и скажем шире – в русской жизни: «...настоящий герой не только борется с антигероем – он принимает бремя трагической борьбы на себя и в себя. Точнее, не просто бремя, а крест – крест познания, а еще вернее, крест существования, направленного к существенности. Проблема такого креста – центральная проблема русской философии, если не самой русской жизни. Здесь открывается то «трагическое чувство жизни», которое свойственно русскому человеку... Только надо помнить, что и «крестоносность» русского человека может иметь свои неправильные проявления. Самое опасное из них имеет место тогда, когда русский человек несет не свой крест, несет чужое и чуждое бремя, навязанное ему насилием, а еще чаще – обманом. Самый низкий среди этих обманов: заверение, что своими жертвами русский народ приблизит «царство Божие на земле». Первым «философствующим» энтузиастом этого «царства» был в нашем отечестве... П.Я. Чаадаев, соединявший, вполне закономерно, мечту о социальном рае с ненавистью к России, стоящей на пути водворения «всеобщего счастья». Приведу пока только слова замечательного русского философа и богослова Виктора Ивановича Несмелова: «великое счастье для человека заключается в том, что никакое счастье на земле невозможно». Если вдуматься в эти слова, становится ясно, что они выражают не отказ от счастья, а понимание того, что в трагедии человеческого существования – подлинное счастье человека. Именно с отказа от неподлинного счастья, счастья здесь, на земле, начинается настоящее обращение к Богу, настоящая «перемена ума», просветление образа Божия в человеке...»

Вот так сойдутся две книги, две личности, и одна искорёжит, изгадит тему, нанося вред и тебе, а другая восстановит её в полноте смысла, приобщая и тебя самого, читающего эти строки, к струе живой Жизни, промывающей зрение, исцеляющей душу. Вот он, этот выбор, актуальный и сегодня: Пушкин и Чаадаев, Ильин и Ерофеев.

Казалось бы, что копаться в Ерофееве? Брось, не трать время и читай Ильина. Всё так, но беда нашего времени в том, что Ерофеев – медийная фигура и сидит в «ящике», представительствуя перед неповинными зрителями в качестве русского писателя и вообще образованного человека. А Ильин издается тиражом в 2000 экземпляров. Да, Ильин сложен для многих и многих наших соотечественников. Но специалисты должны быть знакомы с его трудами и понимать, что это – база, что это тот сгусток русского ума, на котором стоит наше национальное самосознание, из почвы которого растет живое дерево культуры, науки, нравственности. Всё это не отвлечённые вещи для русофильствующих болтунов, а твёрдое основание сегодняшней и будущей национальной жизни. Это – краеугольный камень. Наш современник взял на себя труд, поднял его и несёт, а наше не только личное, но общественное дело – взять и пользоваться.

Ведь и Ерофеев не так прост, как иногда хочет казаться. Он именно на философские основы русской жизни посягает. Как иначе трактовать следующие цитаты: «...вечные поиски не самопознания, а самооправдания... Русские – дети пытки. Там, где особенности индивидуальной жизни процветают за счёт общественной, народ – метафора или вовсе несуществующее слово... спутавшие самоуправление с самоуправством...»

А вот исторические изыски: «...Гитлер помог России... создал ей статус моральной неприкосновенности... переманил на сторону советской России всю прогрессивную западную интеллигенцию, ставшую советскими шпионами мысли...»

От текстов Ерофеева остаётся странное впечатление – как будто подросток орёт. Вот такой неумно-агрессивный, руки в цыпках, из штанов вырос, щеки красные от натуги... Ощущение примитива, поверхностности, и это при всей бесконечной игре в «бесчисленные смыслы», при множестве аллюзий, узнаваемых литературно и исторически строк и образов, конечно, в пародийном передёргиванье и злой искажённости. Скачет по верхушкам каких-то сведений, всё заёмное, ничего своего не выстрадано, потому что в человека еще не вылупился. Игрун. Как будто и истории нашей боится, и народа, и развития мысли. Ляпнет чего-нибудь пакостное и ждёт реакции взрослых. В комнату его пустить? К приличным людям? Невозможно, немыслимо. И разобьёт что-нибудь дорогое, и наследит, и воздух испортит. Пусть уж где-нибудь на заднем дворе, где маргиналы тусуются.

«...Я узнал, что меня собирались выслать по системе Солженицына, но не выслали, не знаю почему...»

А за что высылать? Книга «Энциклопедия русской души» писалась и выходила в самую мрачную, оголтело-либеральную пору России, совершенно в струе разрушительных деяний той, ельцинской власти. За это награждали: благополучием материальным, допуском в «ящик», поездками на книжные выставки, да и самим званием «писатель». И конечно же, Ерофеев награждён в полной мере. А Солженицын в его строке – имя лишнее, при чем здесь судьба русского гения?

«Хочу ли я, чтоб Россия распалась на куски? Чтобы Татария отделилась от Мордовии? Чтобы Волга высохла? Чтобы судорога прошла по Сибири? Чтобы кончился балаган? Хочу! Хочу!» И на той же странице, в главке «Еще о русской свинье»: «Надо воспеть русскую свинью. Народ – нерастаможенное понятие. Нерасторможенное. Около 75% населения России составляет народ... Можно выйти из народа. По щиколотку. По колени. По пояс... Русский народ в чем-то уязвительно неуникален. Он похож на другие архаические народы Азии, Латинской Америки, Африки своей близостью к животному миру».

Вообще иногда высказывается аналитиками такая радикальная мысль: мы живём в оккупированной стране. Вроде, правительство, слава Богу, своё, армия жива... А вот достаточно один день посмотреть телевизор, причем даже федеральные каналы – Первый или «Культуру», как засомневаешься в нашей свободе. Потому что в «ящике» сидят те, которые, живя за наш счёт, нам полнейшие и откровеннейшие враги. Сам Ерофеев, собственно, и не скрывается и называет себя честно «врагом народа». Но их там много, таких ерофеевых. У них разные фамилии, иногда «Гай Германика», иногда по-другому. Иногда они в масках, иногда – с открытым забралом. Но всегда, неизменно – с ненавистью, с презрением, с отвращением, с невыносимой пошлостью мыслей и чувств. Так что это мы с вами – на заднем дворе, а в нашем доме, прямо посреди чистой горницы – накладено.

Много сказал Ерофеев в небольшой по объему книжице «Энциклопедия русской души». О том, что анекдот – «единственная форма русского самопознания», что русская ценность – «бестолковщина», о «несостоявшемся существовании», об «авгиевых конюшнях русского сознания», о том, что многие «стали святыми по недоразумению», «безбытийственная страна. Пока не впишемся в бытиё – ничего не будет... все с бытием, а мы – без...», о «неспособности к самоанализу», об интеллигенции... «секта борцов за народное счастье»...

Однако – довольно! А то отравишься вконец. Скорее! Скорее на чистые источники вод!

Откроем том Николая Петровича Ильина и промоем глаза, очистим лёгкие свежим воздухом. «...Только принцип самосознания, понятый в его собственно философском содержании, объясняет тот загадочный феномен русской общественной жизни, который называется интеллигенцией... настоящий интеллигент – это человек, обладающий глубоким и ясным личным самосознанием; а настоящий русский интеллигент – человек с таким же национальным самосознанием. Вот основное, а все остальные признаки «интеллигентности» – по сути, второстепенны... ясно, увы, и то, как мало настоящих русских интеллигентов сегодня (хотя самозваной «русской элиты» более чем достаточно)».

«Человеку, который не хочет «проспать» свою жизнь, проспать себя, необходимо мужество самосознания...» Или ещё, не менее важное и прекрасно афористичное: «Философия призывает человека к ясному и глубокому самосознанию: познай самого себя... И уже мысля просто последовательно, настоящий философ должен утверждать необходимость такого же самосознания и для своего народа. А еще точнее, он открывает национальное измерение своего собственного самосознания, без которого личность оказывается внутренне ущербной...»

Понятно, что это не только о «философе», но вообще о человеке, задумавшемся «о себе самом». Вот тут-то они и загораются, освещая всё, эти «огни личной жизни», – так великолепно образно сказал другой Ильин – Иван Александрович, а его однофамилец, наш современник Николай Петрович Ильин любовно вставил в свой текст это ёмкое выразительное определение. А сколько драгоценных имён философов и поэтов, и как сама трагедийность жизни обращается в счастье жить! И это актуально абсолютно для каждого человека, ведь все мы призваны к жизни. Нужно быть агрессивно-поверхностным игруном, как Ерофеев, чтобы отвергать эти дары. И снова – цитата как подтверждение. Цитата как бы двойная, дважды утверждённая, из Ильина, цитирующего Достоевского: «...Дмитрий Карамазов – не слишком образованный, но способный остро чувствовать «тайны души человеческой» говорит в адрес «образованного» нигилиста Ракитина: «Все настоящие русские люди философы, а ты хоть и учился, а не философ, а смерд»...»

И снова Н.П.Ильин: с какой стати обращать внимание «на суждения, от которых за версту несло самой примитивной смердяковщиной? Конечно, чувство чести заставляет нас порою отвечать и на самый подлый вызов, на который было бы благоразумнее вообще не обращать внимания...»

А о «первопроходцах и классиках русской философии» Н.П. Ильин говорит, что они взяли «крест познания» – «без колебаний» и пронесли до конца. А мы сами, может быть, укоряемы самим присутствием их потому, что крест этот «трусливо отринули»...

Книги бывают разные. Есть те, которые зовут приобщиться к ЖИЗНИ, помогают пробиваться к смыслу и преодолевать трудности («...силу преодоления даёт только творческая причастность к положительным принципам, началам и ценностям...»), дают надежду («...во мне стала расти уверенность, что почва уходит из-под ног не у нас, а у наших Смердяковых; наконец, что мы, пусть и очень медленно, обретаем ту нравственную и умственную самостоятельность, которую, казалось бы, безнадёжно утратили»).

Книга же Ерофеева – это никакая не «энциклопедия русской души», а просто труха, налипшая на экран телевизора. Стереть – и не будет.

И это хорошо, что при свете «солнца ума» так чётко разделены сущность и тень, отбрасываемая сущностью, живое и мёртвое. И, в действительности, ложь и правда не сосуществуют. В высшем смысле существует, живёт только правда, а ложь не имеет бытия. Человек же, по слову Н.П. Ильина, призван утверждать в себе только «подлинно человеческое и отвергать всё недочеловеческое, недостойное быть в составе человека как образа Божия».

Единственное, в чём Ерофеев не солгал, это следующее утверждение: «Я уткнулся в проблему России и не смог для себя её разрешить...»